If I were tickled by the rub of love,

A rooking girl who stole me for her side,

Broke through her straws, breaking my bandaged string,

If the red tickle as the cattle calve

Still set to scratch a laughter from my lung,

I would not fear the apple nor the flood

Nor the bad blood of spring.

Shall it be male or female?

say the cells,

And drop the plum like fire from the flesh.

If I were tickled by the hatching hair,

The winging bone that sprouted in the heels,

The itch of man upon the baby’s thigh,

I would not fear the gallows nor the axe

Nor the crossed sticks of war.

Shall it be male or female?

say the fingers

That chalk the walls with green girls and their men.

I would not fear the muscling-in of love

If I were tickled by the urchin hungers

Rehearsing heat upon a raw-edged nerve.

I would not fear the devil in the loin

Nor the outspoken grave.

If I were tickled by the lovers' rub

That wipes away not crow’s-foot nor the lock

Of sick old manhood on the fallen jaws,

Would leave me cold as butter for the flies,

The sea of scums could drown me as it broke

Dead on the sweethearts' toes.

This world is half the devil’s and my own,

Daft with the drug that’s smoking in a girl

And curling round the bud that forks her eye.

An old man’s shank one-marrowed with my bone,

And all the herrings smelling in the sea,

I sit and watch the worm beneath my nail

Wearing the quick away.

And that’s the rub, the only rub that tickles.

The knobbly ape that swings along his sex

From damp love-darkness and the nurse’s twist

Can never raise the midnight of a chuckle,

Nor when he finds a beauty in the breast

Of loever, mother, lovers, or his six

Feet in the rubbing dust.

And what’s the rub?

Death’s feather on the nerve?

Your mouth, my love, the thistle in the kiss?

My Jack of Christ born thorny on the tree?

The words of death are dryer than his stiff,

My wordy wounds are printed with your hair.

I would be tickled by the rub that is:

Man be my metaphor.

Если бы меня щекотали прикосновения любви,

Грабительница, укравшая меня ради своей стороны,

Прорвало ее соломинку, порвав мою перевязанную струну,

Если красный щекочет, как теленок крупного рогатого скота

Все еще настроен вырвать смех из моего легкого,

Я бы не боялся ни яблока, ни потопа

Ни злую кровь весны.

Это будет мужчина или женщина?

говорят клетки,

И сбросьте сливу, как огонь с плоти.

Если бы меня щекотали вылупившиеся волосы,

Крылатая кость, проросшая в пятках,

Зуд человека на бедре ребенка,

Я бы не боялся ни виселицы, ни топора

Ни скрещенных палок войны.

Это будет мужчина или женщина?

скажи пальцы

Которые мелом на стенах зелеными девушками и их мужчинами.

Я бы не боялся мускулов любви

Если бы меня щекотал голод мальчишки

Репетиция жары на оборванном нерве.

Я бы не боялся дьявола в чреслах

Ни откровенной могилы.

Если бы меня щекотали трения любовников

Что стирает не гусиная лапка и не замок

Больной старости на павших челюстях,

Оставил бы меня холодным, как масло для мух,

Море подонков может утопить меня, когда оно разобьется

Мертвые на ногах возлюбленных.

Этот мир наполовину дьявольский и мой собственный,

Сумасшедший с наркотиком, который курит в девушке

И вьется вокруг бутона, который раздваивает ее глаз.

Голень старика срослась с моей костью,

И все селедки, пахнущие в море,

Я сижу и смотрю на червя под ногтем

Ношение быстро прочь.

И это притирание, единственное притирание, которое щекочет.

Узловатая обезьяна, которая качается вдоль своего пола

От сырой любви-мрака и няниного завихрения

Никогда не может поднять полночь смешок,

Ни когда он находит красоту в груди

О любовнике, матери, любовниках или его шестерых

Ноги в пыли.

А в чем загвоздка?

Перо смерти на нерве?

Твой рот, любовь моя, чертополох в поцелуе?

Мой Джек Христа родился колючим на дереве?

Слова смерти суше его сухости,

Мои словесные раны отпечатаны твоими волосами.

Меня бы пощекотал тот факт, что:

Человек, будь моей метафорой.