Harken!

— the clouds mustered in dark —

So painfully easing.

Hush!

— hearest ye the yew doting;

Its years of yore in a mire,

Each like a corpse within its grave;

Wrought for us a yearn of lief;

Tis not a lore of bale nor loathe;

Harmony and aesthesia are its blisses;

Ne’er ere hath it exist’d so sonorously —

Jostl’d away the pale drape

That us had been o’erhung —

Tempt’d thy shutters to open

And thus quench’d the hearth;

Thou giv’st to misery all thou hast: the cold —

With weal embrac’d the sprounting landscape

Like a star of heaven in the broad daylight —

This joy subdueth until it again waneth,

Save the drooping winter of stalwart.

Харкен!

— облака собрались в темноте —

Так болезненно послабление.

Тише!

— слышишь, как тис любвеобильный;

Его прошлые годы в болоте,

Каждый подобен трупу в своей могиле;

Приготовил для нас тоску по жизни;

Это не знание тюка или отвращения;

Гармония и эстетика — его блаженства;

Никогда еще он не существовал так звучно —

Отбросил бледную драпировку

Что нас повесили —

Искушение твоих ставней открыть

И таким образом потушил очаг;

Ты отдаешь несчастью все, что имеешь: холод —

С добром обняв расцветающий ландшафт

Как звезда небесная среди бела дня —

Эта радость подавляет, пока снова не угаснет,

Спасите унылую зиму стойкости.