Here I sit a vampire, and my piano.

The flames burn, glarringly higher.

And the eyes, that stare through the darkness,

though they have no form, there’s no need for alarm.

So burn.

So burn, burn the flames higher, and higher.

So burn, burn the flames never, to expire.

Here I sit a skeleton, and my organ.

The candles in my kettle all burn hellishly, hellish hell.

And the laughter, un-ending echoes through the haunted house,

a little Christmas spirit, ghostly haunting deadly spirit.

Every creature is stirring, even the mouse.

So burn.

Here I sit myself, at my instruments.

Here they sit, at their intruments.

And the music feels, and feels,

terrifies, horrifies, forever scares.

Children of the night, what music we make.

So burn.

Вот сижу вампир и мое пианино.

Пламя горит, явно выше.

И глаза, что смотрят сквозь тьму,

хотя у них нет формы, нет нужды в тревоге.

Так что сожгите.

Так что гори, гори пламенем выше и выше.

Так что гори, никогда не гори пламенем, чтобы истечь.

Вот сижу скелет и мой орган.

Свечи в моем чайнике все горят адски, адски адски.

И смех, бесконечным эхом разносится по дому с привидениями,

немного рождественского духа, призрачного смертоносного духа.

Каждое существо шевелится, даже мышь.

Так что сожгите.

Вот сижу сам, за своими инструментами.

Вот они сидят у своих инструментов.

И музыка чувствует, и чувствует,

пугает, ужасает, навсегда пугает.

Дети ночи, какую музыку мы делаем.

Так что сожгите.