Честное слово (Памяти Джима Моррисона) - Калинов Мост

В городе Париже в начале июля

Я столкнулся с ним, когда играл в прятки.

Он рвал свои стихи, пил дешевые виски

И плакал.

Его поджидала смерть

И он знал об этом.

Его лицое изрытое траншеями сомнений

Успокоилось, покрылось слоем мела.

Я спросил в упор:

— Куда ты собрался?

Он шепнул:

— На небо, — и улыбнулся.

Честное слово!

В душном июле я запомнил как он умирал.

От снов до вдохновенья целая вечность,

Я трижды мог пропасть пока ее мерил.

Звериное чутье выручало в слепой дороге.

Я встретил могикан, для которых честь табу

И холеных фаворитов, что бесятся с жиру.

У первых был внимательным учеником,

Вторым вгрызался в глотку дикой собакой.

Издерганный молвой о распятой любви,

Израненный баграми языкастых пророков

Я медленно ступал по дымящей земле

И мучался жаждой.

Может быть мне просто повезло

Воронью всему на зло.

Мне не дали сгинуть в прорве дней,

Помогли залечить раны.

По тропинкам узким и шальным,

По обрывам ледяным.

К родникам живым провели меня

Мимо зоркой охраны.

Я припал к воде запекшимся ртом

И жадно пил глотая свое отраженье.

Да видно перебрал живительной влаги,

Меня начал бить озноб.

В памяти кипел раскаленный июль.

Париж не поперхнулся своею жертвой.

Я решил двигаться чтобы согреться,

Я начал двигаться чтобы согреться.

Честное слово!

Я не хочу умереть в ожидании солнца.

В городе Париже в начале июля

Я столкнулся с ним, когда играл в прятки.

Он рвал свои стихи и пил дешевые виски

И плакал.

Его поджидала смерть

И он знал об этом.

Его лицо изрытое траншеями сомнений

Успокоилось, покрылось слоем мела.

Я спросил его в упор:

— Куда, Джим, собрался?

Он шепнул:

— На небо…

In the city of Paris in early July

I ran into him when I was playing hide and seek.

He tore his poems, drank cheap whiskey

And cried.

Death awaited him

And he knew about it.

His face is pitted with trenches of doubt

Calmed down, covered with a layer of chalk.

I asked pointedly:

- Where are you going?

He whispered:

- To the sky, - and smiled.

Honestly!

In stuffy July, I remembered how he was dying.

From dreams to inspiration a whole eternity,

I could disappear three times while measuring it.

Bestial instinct helped out on a blind road.

I met Mohicans for whom honor is a taboo

And sleek favorites that rage with fat.

The first was an attentive student,

The second one was bitten into the throat by a wild dog.

Tormented by rumors of crucified love,

Wounded by the hooks of tongued prophets

I slowly stepped on the smoking earth

And he was thirsty.

Maybe I'm just lucky

Ravens for evil.

I was not allowed to perish in the abyss of days,

Helped heal wounds.

Along narrow and crazy paths,

Along the icy cliffs.

They took me to the living springs

Past vigilant guards.

I fell to the water with a parched mouth

And he drank greedily, swallowing his reflection.

Yes, you can see he went through life-giving moisture,

I started to get chills.

Hot July boiled in my memory.

Paris did not choke on its victim.

I decided to move to keep warm,

I started moving to warm up.

Honestly!

I don't want to die waiting for the sun.

In the city of Paris in early July

I ran into him when I was playing hide and seek.

He tore his poems and drank cheap whiskey

And cried.

Death awaited him

And he knew about it.

His face is pitted with trenches of doubt

Calmed down, covered with a layer of chalk.

I asked him pointedly:

— Where, Jim, are you going?

He whispered:

- On sky…