On a highway along the atlantic I’m rifling through these last 17 years.

The radio waxes romantic.

It’s lullabies fill our eyes with tears.

We don’t say a word.

There’s nothing to say that hasn’t been heard.

And how you’ve grown my little bird.

I’m regretting letting you fly.

6 pounds and 7 ounces.

A ball of bones and flesh and tears were you.

Now your hands, your tiny pink hands, grew larger than my hands ever grew.

We don’t say a word.

There’s nothing to say that hasn’t been heard.

And how you’ve grown my little bird.

I’m regretting letting you fly.

I’m regretting letting you fly.

I’m regretting letting you fly.

On a highway.

On a highway.

По шоссе вдоль Атлантики я пробираюсь через эти последние 17 лет.

Радио звучит романтично.

Колыбельные наполняют наши глаза слезами.

Мы не говорим ни слова.

Нечего сказать, что не было услышано.

И как ты вырастил мою птичку.

Я сожалею, что позволил тебе летать.

6 фунтов и 7 унций.

Ты был комком костей, плоти и слез.

Теперь твои руки, твои крошечные розовые ручки, стали больше, чем когда-либо росли мои руки.

Мы не говорим ни слова.

Нечего сказать, что не было услышано.

И как ты вырастил мою птичку.

Я сожалею, что позволил тебе летать.

Я сожалею, что позволил тебе летать.

Я сожалею, что позволил тебе летать.

На шоссе.

На шоссе.