Дом тысячи сквозняков - HORUS, Ка тет

Всего пару сек, чтобы понять, что мне нужно поведать вам всем.

Скребя по сусекам извилин, забрел с фонарем в темноте в самый дальний отсек

моей памяти.

Там, где хранился весь хлам, куда плавно стекали, как в грязный

клозет.

Эти ветхие призраки прошлого неактуальнее чем заголовки советских газет.

Нажимаю reset.

Я просто беру и нажимаю reset.

Обнажая порезы на эго и вывихи психики, сдернув прогнивший брезент

коросты забвения.

Снова я пялюсь до рези в глазах в бесконечности зев,

где лица забытых друзей, что чужды как пришельцы из измерения Z.

Мне снова пятнадцать свалилось на плечи потрепанным ранцем.

Эти тесные классы пропахшие скукой, где нужно сначала подраться,

чтоб потом подружиться.

(Тут так происходит фильтрация)

Горечь первой затяжки за школой в аллеях поросших акацией —

Демонстративные акции пренебрежения к скучным запретам

От предков и преподов.

К точным наукам, я как-то без трепета…

Они заставляют лишь ерзать на стуле, как комбинатора Бендера.

Под партою «Хроники Эмбера» да приключениях геймера Эндера

Вместо потертых учебников.

Моя ненависть к ним была слишком стойкой.

Мы, дети постперестройки, гоняли в футбол на пустыре перед стройкой.

От домашних проблем уходя во дворы где никому никого не жалко.

Старшие братья — в горячих точках.

По телику — политики в горящих шапках.

Так что вспоминать тут про детство?

Такое оно — коридорно-подъездное.

Не то чтоб особо гордимся, но как-то особо не брезгуем…

Боишься потом пожалеть, что открыть эту дверь будет слишком болезненно?

Это как в той рекламе Жилетт — «Ты почти не почувствуешь лезвия».

В моей голове сотни тысяч комнат и по ним гуляют сквозняки и тени.

Мои воспоминания — мрачный омут, где во тьме мерцают светляки видений.

Где-то там я прячу то, чего боюсь больше всего на свете.

Возраст здесь ничего не значит, ведь внутри мы все еще просто дети.

Рожденные на рубеже двух тысячелетий.

Живущие на рубеже двух тысячелетий.

Погибшие на рубеже двух тысячелетий.

Воскресшие на рубеже двух тысячелетий.

Жизнь не стала для нас нектаром дабы хватало в характере металла.

Рожденные на стыке веков, мы подозревали, что вряд ли судьба нам протянет

подарок.

Дырявая память.

Зубреж по ночам помогал взрывать капилляры,

Но чаще, здесь свои знания мы хитро подпирали костылями шпаргалок.

Это время всплывает из глубин моей памяти, до старого двора два шага.

Нас научили там плыть, а не плавать.

Закрывая глаза я возвращаюсь обратно,

Бумерангом, туда где начиналась закалка.

Там не было права на слабость

Ведь мы последние сваи.

Так что нам подобает быть прочнее сверхтвёрдых сплавов.

Я из тех кто всегда был с людьми, но везде был один.

Помню как трудно мне было найти здесь того кому я соприроден

И мимо прошло столько тех с кем мне не по пути.

В книге памяти столько забытых страниц где хранятся

Размытые образы тех с кем удивительной вязью дороги не переплелись.

Рвутся нити — это мне не описать, мне не подобрать эпитет.

Не хотел видеть половину из того что видел.

Я не видел половины из того что бы хотел увидеть.

Крылья мы заковывали в цепи.

Потом цепи заменяли нам крылья.

В моём доме сквозняков окна в прошлое покрылись исторической пылью.

В моей голове сотни тысяч комнат и по ним гуляют сквозняки и тени.

Мои воспоминания — мрачный омут, где во тьме мерцают светляки видений.

Где-то там я прячу то, чего боюсь больше всего на свете.

Возраст здесь ничего не значит, ведь внутри мы все еще просто дети.

Рожденные на рубеже двух тысячелетий.

Живущие на рубеже двух тысячелетий.

Погибшие на рубеже двух тысячелетий.

Воскресшие на рубеже двух тысячелетий.

Just a couple of seconds to understand what I need to tell you all.

Scraping through the bottom of the convolutions, I wandered with a lantern in the dark into the farthest compartment

my memory.

Where all the rubbish was stored, where it flowed smoothly, as if into dirty

closet.

These dilapidated ghosts of the past are more irrelevant than the headlines of Soviet newspapers.

I press reset.

I just take it and press reset.

Exposing cuts on the ego and dislocations of the psyche, pulling off the rotten tarpaulin

scabs of oblivion.

Again I stare until the pain in my eyes in the infinity of the pharynx,

where are the faces of forgotten friends that are alien like aliens from dimension Z.

Again, fifteen fell on my shoulders with a shabby knapsack.

These cramped classes reeking of boredom, where you have to fight first,

to make friends later.

(This is where filtering happens)

The bitterness of the first puff behind the school in the alleys overgrown with acacia -

Demonstrative actions of disregard for boring prohibitions

From ancestors and teachers.

To the exact sciences, I somehow without trembling ...

They only make you fidget in your chair like a Bender combinator.

Under the desk "The Chronicles of Ember" and the adventures of the gamer Ender

Instead of worn textbooks.

My hatred for them was too persistent.

We, the children of post-perestroika, played football in the wasteland in front of the construction site.

From domestic problems, leaving for courtyards where no one feels sorry for anyone.

Big brothers are in hot spots.

On TV - politicians in burning hats.

So what to remember here about childhood?

This is it - the corridor-access.

It’s not that we are especially proud, but somehow we don’t particularly disdain ...

Are you afraid to regret later that opening this door will be too painful?

It's like that ad for Gillette - "You can hardly feel the blade."

There are hundreds of thousands of rooms in my head and drafts and shadows walk through them.

My memories are a gloomy pool where the fireflies of visions flicker in the darkness.

Somewhere out there I hide what I fear most in the world.

Age does not mean anything here, because inside we are still just children.

Born at the turn of two millennia.

Living at the turn of two millennia.

Those who died at the turn of two millennia.

Resurrected at the turn of two millennia.

Life has not become nectar for us so that there is enough metal in the character.

Born at the turn of the century, we suspected that fate would hardly last us

present.

Leaky memory.

Cramping at night helped to blow up the capillaries,

But more often, here we cunningly propped up our knowledge with the crutches of cribs.

This time emerges from the depths of my memory, two steps to the old courtyard.

We were taught to swim there, not swim.

Closing my eyes, I return back,

Boomerang, to where the hardening began.

There was no right to weakness

After all, we are the last piles.

So it behooves us to be stronger than superhard alloys.

I am one of those who was always with people, but was alone everywhere.

I remember how difficult it was for me to find here the one to whom I am congenial

And so many people passed by with whom I did not go along the way.

There are so many forgotten pages in the book of memory where they are stored

Blurred images of those with whom the amazing line of the road did not intertwine.

Threads are torn - I can't describe it, I can't pick up an epithet.

I didn't want to see half of what I saw.

I didn't see half of what I wanted to see.

We put our wings in chains.

Then the chains replaced our wings.

In my drafty house, the windows to the past are covered with historical dust.

There are hundreds of thousands of rooms in my head and drafts and shadows walk through them.

My memories are a gloomy pool where the fireflies of visions flicker in the darkness.

Somewhere out there I hide what I fear most in the world.

Age does not mean anything here, because inside we are still just children.

Born at the turn of two millennia.

Living at the turn of two millennia.

Those who died at the turn of two millennia.

Resurrected at the turn of two millennia.