В ресторане - ДДТ

С душой Достоевского, с комплексами Блока я в ресторане сидел, меня тошнило от

сока

Судьбу разъел, как бронхит, синдром Льва Толстого, непротивление — слева,

справа — грубое слово.

Господь сорвал голос, его мало кто слышит, но жизнь и так хороша и поэтому

дышит.

Моя любовь к миру слева, там где пышная Клава, где ест яблоки Ева,

а надо мной моя слава.

Боже, как хорошо, как легки эти двери, я в них спокойно вошел, на блюдах птицы

и звери.

Я немного грустил, как могила Шагала, спросили — кто виноват?

Ответил — выпили

мало.

Но тут ты появилась и этот бред вспыхнул храмом я, как старый Дионис,

стал мифологическим срамом,

Как на невольничьих рынках — стояла Родина голой на задворках Европы,

с крылами до пола.

Я забыл, кем я стал, я проклял искусство понял я, что давно боялся этого

чувства.

Я с тоской Мандельштама упал на колени прости меня, я люблю твои овалы и тени.

И вдруг что-то слетело в эту щель между нами, что-то сверкнуло и толпы

радостной пыли.

По проспекту поплыли, неся в руках знамя ты узнала меня и мы секунду любили.

With the soul of Dostoevsky, with Blok's complexes, I was sitting in a restaurant, I was sick of

juice

Fate corroded like bronchitis, Leo Tolstoy's syndrome, non-resistance - on the left,

right is a rude word.

The Lord broke his voice, few people hear him, but life is so good and therefore

breathes.

My love for the world is on the left, where the magnificent Klava is, where Eva eats apples,

and above me is my glory.

God, how good, how light these doors are, I calmly entered them, on the dishes of the bird

and animals.

I was a little sad, like Chagall's grave, they asked - who is to blame?

Answered - drank

few.

But then you appeared and this nonsense flared up as a temple, I, like old Dionysus,

became a mythological shame,

As in slave markets, the Motherland stood naked in the backyards of Europe,

with wings to the floor.

I forgot who I became, I cursed art, I realized that I had been afraid of this for a long time

feelings.

I fell on my knees with the longing of Mandelstam, forgive me, I love your ovals and shadows.

And suddenly something flew into this gap between us, something flashed and the crowd

happy dust.

They sailed along the avenue, carrying a banner in their hands, you recognized me and we loved for a second.